Уилл Селф - Крутые-крутые игрушки для крутых-крутых мальчиков
Он проработал все утро. Одна особенно добросовестная муха оказалась крайне способной к поиску слов — разыскивая необходимое, она ползала по раскрытому Оксфордскому словарю, чтобы затем усесться на нужной строчке и подрагивать крыльями, подобно живому курсору.
ЕЩЕ МЯСО? — поинтересовались чешуйницы на сушилке, когда он пошел сделать себе сандвич.
— Я об этом подумаю, — ответил Джонатан, кидая им кусок ветчины. Затем он вернулся в кабинет — позвонить насчет такси, чтобы забрать Джой на станции.
Джонатан был так поглощен указателем, что не услышал визга тормозов, когда такси Джой остановилось у коттеджа.
— Я дома! — проверещала она от двери, и Джонатан почувствовал то же отвращение, что и при разговоре по телефону. Ну почему ей необходимо говорить таким высоким, таким безмозгло настойчивым голосом?
Она зашла в кабинет, и они обнялись.
— Милый, у тебя найдется пятерка для таксиста?
— Э... э... погоди-ка. — Он похлопал по карманам. — Извини, при себе нету. Посмотри, кажется, в свободной спальне была кучка мелочи...
Джонатан вслушался, как она поднялась по лестнице. Как открылась дверь. Услышал гнетущий, гигантский, пульсирующий гул, поглотивший ее. А затем поднялся и пошел заплатить таксисту.
Европейская история
— Wir-wir, — пропищал Хампи, запустив маленькие пальчики в спагетти с сыром, приготовленные Мириам. Вслед за этим он поднял ручки к лицу и задумчиво уставился на липкую червеобразную массу. И торжественно воскликнул: — Wir müssen expandieren!
— Да, солнышко, точь-в-точь червячки, — ответила малышу мать.
Хампи поджал губки и поднял на нее ярко-синие глазенки. Мириам постаралась выдержать его взгляд и изобразить на лице искреннюю любовь и нежность. С пальчиков малыша падали ошметки сыра, но его это нисколько не беспокоило. Немного помолчав, он воскликнул:
— Masse!
— Да, милый, гадкая масса, — отвечала Мириам, с досадой отмечая нотки раздражения в своем голосе. Она стала собирать нашлепки сыра с подносика, что стоял на высоком детском стульчике, обратно в тарелку, чтобы придать блюду более-менее аппетитный вид.
Теперь Хампи разглядывал другую забавную штуку — поильник с чаем. И снова крикнул:
— Masse!
— Опусти ручки, Хампи. Опусти ручки в тарелку!
Мириам чувствовала, еще чуть-чуть, и она не выдержит.
Глазки малыша расширились, что обычно предшествовало бурным рыданиям. Однако он не заплакал: он швырнул спагетти на только что вымытый пол, после чего воскликнул:
— Massenfertigung!
Снова он нес невразумительную чепуху.
Мириам разрыдалась. А Хампи стал облизывать свои пальчики с совершенно довольным видом.
Через час, когда Дэниэл пришел с работы, молчаливая борьба между матерью и сыном шла полным ходом. Хампи старался превратить процесс укладывания в пытку, изо всех сил отбиваясь и изворачиваясь. Одежду с него приходилось не снимать, а стаскивать насильно — одну вещь за другой; пока Мириам несла его наверх, в ванную, он без устали сопротивлялся. А оказавшись-таки в ванне, начал так плескаться в воде, что Мириам мигом стала мокрой насквозь, до самого лифчика. В результате оба покинули ванную распаренные и полуголые.
Но Дэниэл ничего этого не замечал. Он видел лишь своего прекрасного синеглазого сыночка с ангельскими темными локонами, обрамляющими прелестное круглое личико. Опустив сумку на пол рядом с диваном в гостиной, он тут же подхватил Хампи на руки.
— Ну, как мы себя вели, пока папочка был в офисе...
— У тебя нет никакого офиса! — взорвалась Мириам, как и Хампи, завернутая в махровое полотенце — от безвыходности, а отнюдь не из стремления к комфорту.
— Дорогая, дорогая... Ну что с тобой? — Держа в объятьях смеющегося сынишку, запустившего пальчики в его шевелюру, Дэниэл направился к жене.
— Darlehen, hartes Darlehen, — забормотал мальчик, явно пытаясь копировать отца.
— Видел бы ты, какую свистопляску он мне сегодня устроил, не стал бы так сюсюкать с этим чертенком. — Мириам увернулась от поцелуя мужа. Она боялась, что, стоит ей размякнуть, она окончательно потеряет контроль над собой и снова разревется.
Дэниэл вздохнул.
— Просто у него такой возраст. Все дети проходят через трудную стадию в два - два с половиной года, и Хампи не исключение...
— Я не спорю. Но ведь не все дети такие агрессивные! Клянусь, Дэниэл, ты представления не имеешь, каково мне с ним. Я пытаюсь дарить ему всю любовь, на которую способна, — а он словно швыряет мне ее в лицо, да еще с этим дурацким курлыканьем! — И тут худенькие плечики Мириам затряслись от тщетно сдерживаемых рыданий.
Дэниэл привлек жену к себе, погладил по волосам. Казалось, даже Хампи разволновался, видя эту сцену.
— Mutter! — воскликнул он с тревогой. — Mutter! — и завозился на руках у отца, словно желая присоединиться к семейному объятью.
— Вот видишь, — сказал Дэниэл, — Хампи очень любит свою мамочку. Знаешь что, открой-ка бутылочку того славного «Шабли», а я пойду уложу нашего непоседу.
Мириам взяла себя в руки.
— Да, пожалуй, ты прав. Иди уложи его.
Она послала сынишке воздушный поцелуй. Дэниэл с Хампи пошли наверх. Последнее, что донеслось до Мириам, когда они миновали лестничную площадку, это очередная порция бессмысленного набора звуков: «Mutter — Mutter — Muttergesellschaft!» Или что-то в этом роде. Мириам так хотелось поверить, что таким образом малыш выражает к ней свою любовь. Очень хотелось, но не верилось.
Тем временем Дэниэл положил Хампи в кроватку, приговаривая:
— Ну-ка, кто тут очень-очень хочет спать?
Хампи быстро взглянул на него, глазки ясные-ясные, ни следа усталости. И с энтузиазмом воскликнул:
— Wende! — И снова: — Wende! Wende! Wende! — после чего, прижав коленки к груди, с силой вскинул ноги в воздух.
— Да, так и есть, — отвечал Дэниэл, укрывая одеялом неугомонного малыша. — Завтра утром к нам придет Венди, она будет присматривать за тобой, потому что мамочке завтра надо на работу, правильно?
Он наклонился, чтобы поцеловать сына, словно в первый раз умиляясь тому, какие сильные чувства пробуждает в нем это существо, плоть от плоти его.
— Спокойной ночи, сынок.
Дэниэл включил ночник, потом карусельку с прыгающими кроликами и погасил верхний свет. Спускаясь по лестнице, он слышал, как Хампи продолжает весело приговаривать: «Wende-Wende!»
Однако тем вечером в выскобленной до блеска овальной столовой соснового дерева супругов Грин настроение царило довольно мрачное. Мириам Грин успокоилась, но глаза у нее были на мокром месте.
— Наверное, я слишком стара для этого, — вздохнула она, неловко бухнув дымящуюся кастрюлю на стол, так что немного соуса с луком и фасолью выплеснулось на стол. — Только подумать, Дэниэл, я сегодня чуть его не ударила!
— Ты не должна казнить себя, Мириам. Конечно, с малышами непросто - и матери, как правило, приходится тяжелее всех. Знаешь, как только этот проект закончится, у меня станет посвободнее со временем...
— Дэниэл, господи, дело совсем не в этом.
И действительно, Мириам не в чем было упрекнуть мужа. Он уделял ребенку намного больше внимания, чем многие другие отцы, особенно для предпринимателя, который пытается заниматься ландшафтно-дизайнерским бизнесом сейчас, в период экономического спада. Да и самой Мириам не пришлось бросать работу, в отличие от большинства молодых мамаш, которые после рождения ребенка из-за изменения социального статуса сначала ощущают себя в изоляции, а вскоре вообще впадают в депрессию. Она же после рождения Хамфри настояла на продолжении своей журналистской карьеры, хотя и с изменением графика работы — теперь она два с половиной дня проводила дома. Венди, их няня, занимавшаяся малышом в остальные дни, была просто находкой: образованная и сноровистая, она прямо-таки обожала Хампи — и он отвечал ей взаимностью.
Нет, когда Мириам сетовала на то, что «слишком стара», Дэниэл прекрасно понимал, что за этим стоит. Тревога сопровождала ее на протяжении всей беременности. Первый триместр прошел под знаком токсикоза, второй сопровождался повышенной сексуальностью, в третьем же на нее словно снизошла благодать. Но в целом на протяжении всей беременности Мириам не оставляло беспокойство. Она с возмущением отвергла амниоцентез[3], предложенный ее врачом, хотя понимала, что женщина в 41 год вряд ли может считать генетику своей союзницей. «Я не намерена испытывать судьбу», — объяснила она Дэниэлу; он же считал побудительной причиной, впрочем, держа эту мысль при себе, такого решения убеждение Мириам, что она и так уже слишком долго искушала судьбу и что ее согласие, в метафизическом смысле, стало бы последней каплей. Дэниэл с пониманием относился к переживаниям жены, и хотя вскользь они касались этой темы, но никто из них не решился высказать вслух ужасное предположение, что с ребенком, которого носит Мириам, возможно, не все в порядке.
